Евангелие детства
(Евангелие от Фомы)

Публикуется по изданию: Апокрифы древних христиан:
Исследование, тексты, комментарии / Акад. обществ. наук при ЦК КПСС.
Ин-т науч. атеизма; Редкол.: А. Ф. Окулов (пред.) и др. —
М.: Мысль, 1989. — Стр. 130—150.

Автор перевода, исследовательской статьи,
примечаний и комментариев —
доктор исторических наук И. С. Свенцицкая.

Наряду с Протоевангелием Иакова большой популярностью пользовалось описание ранних лет жизни Иисуса, созданное во II в. Апокрифов о детстве Иисуса было создано несколько, но все они восходят к так называемому Евангелию детства, полное название которого в рукописях — «Сказание Фомы[1], израильского философа, о детстве Христа» (по упомянутому в первых строках имени автора — “Я, Фома Израильтянин”).

В связи с восприятием Иисуса как могущественного божества появилась потребность описать его ранние годы, показать его чудотворцем с самого детства. Такое восприятие божества соответствовало античной мифологии: так, Геракл (культ его был распространен в I—II вв. в римских провинциях), будучи в пеленках, задушил двух огромных змей. Аналогичные представления встречаются и на Востоке: в индийских сказаниях о детстве Кришны рассказывается о его шалостях и чудесах, им совершенных (победа над демонами, поглощение лесного пожара и т. п.)[2].

Иисус-ребенок также должен был, с точки зрения суеверных, воспитанных на подобных мифах людей, обладать чудодейственной силой. В Евангелии от Фомы повествуется о чудесах, совершенных Иисусом в возрасте от пяти до двенадцати лет. Однако это не просто развлекательный рассказ, в нем ясно ощутима теологическая направленность. Уже в детстве происходят события, которые как бы являются знаками (знамениями) его будущей проповеди и его деяний. В этом произведении ясно ощущается влияние гностических произведений; с гностиками-маркосианами (сторонниками некоего Марка) связывает это евангелие Ириней Гностики интересовались детством Иисуса именно потому, что они по существу не признавали его человеческой природы[3] и полагали, что Иисус-ребенок обладал теми же неземными свойствами, что Иисус-взрослый. Характерен в этом отношении сохранившийся рассказ из гностического сочинения «Пистис София»[4]. Там говорится, как в дом Иисуса (когда тому было три года) пришел мальчик (дух), абсолютно похожий на Иисуса; сам маленький Иисус в это время работал в винограднике с отцом. Дух спросил: “Где находится Иисус, брат мой?” Испуганная Мария привязала пришельца к кровати и пошла к Иосифу. Когда Иисус услышал ее слова, он сказал: “Где же он, ибо я ждал его здесь”. Когда мальчик вошел в комнату, дух освободился, они обнялись и стали одно. В этом рассказе слияние духа с Иисусом произошло, когда Иисус был совсем маленьким. Но это слияние не имело того религиозного смысла, какое имело сошествие духа в виде голубя на пророка Иисуса во время крещения: до слияния с пришельцем Иисус не пугается, объявляет, что ждал его, обнимает духа, узнает его — мальчик, таким образом, согласно этой легенде, уже обладал сверхъестественными свойствами, обладал “гносисом” — знанием божественным. Для рассказа из «Пистис София» характерно использование бытовых деталей (как и в Протоевангелии Иакова): ребенок, работающий с отцом в винограднике, кровать, к которой привязывают духа. Эта бытовая детализация противостоит тайному, непостижимому для окружающих смыслу происходящего. Видимый мир, мир зримых, конкретных вещей, в котором даже Мария не узнает духа и действует в соответствии с примитивными человеческими реакциями, противопоставлен миру скрытому — истинному, с точки зрения гностиков.

Под влиянием подобных рассказов создано и Евангелие детства Фомы. Это произведение — многослойный рассказ, где бытовое повествование об играх детей, о школе, колке дров и т. п. как бы скрывает истинный смысл, который может раскрыться только тем, кто познает значение чудес, совершаемых мальчиком Иисусом. В Евангелии детства еще в большей степени, чем в Протоевангелии Иакова, особую роль играет деталь. В новозаветных евангелиях детали часто опускались как несущественные. Более или менее подробно объяснялись те эпизоды, которые имели теологическое значение. Так, в Евангелии от Луки обосновывалось отправление Иосифа в Вифлеем, так как, согласно ветхозаветным пророчествам, мессия должен был родиться в Вифлееме. Однако, почему Мария жила у Елизаветы, Лука не объясняет, ибо ему было важно только показать связь Иисуса и Иоанна Крестителя. В Евангелии от Матфея не дается объяснения причин переселения Иисуса из Назарета в Капернаум (4.13). Это были детали подлинной биографии Иисуса, сохраненные традицией, но специально вероучительного смысла они не имели. Автор Евангелия детства вводит детали бытовые: дети играют у ручья, Иисус лепит птичек из глины, мать посылает его за водой с глиняным кувшином, сосед ранит ногу топором. Правда, эти детали взяты не из ранней христианской традиции, где могли быть отзвуки подлинных событий, и не из собственного знания автором быта маленького палестинского поселения — он его явно не знал, — они сконструированы в соответствии с идейной и художественной задачей произведения и запросами читателей. Автора не интересовало, лепили ли галилейские мальчики птичек из глины, начинали ли они свое обучение в школе с греческой азбуки, называли ли их греческими именами. Он писал для грекоязычных читателей, которые тоже этого не знали. Ему было важно включить чудо в повседневную жизнь, которая выглядела бы привычно для этих читателей. Они верили описанию и верили в чудо, которое произошло в жизни, так похожей на их собственную. Включенность чуда в квазибытовую реальность порождала надежду на то, что и в их обыденном существовании вера может привести к чуду. Но чудеса, совершаемые Иисусом в приземленном мире маленького поселка, несли и иную смысловую нагрузку: они выступали в резком противопоставлении этому миру, как напоминание о том, что вне видимого мира существует иной, в который нельзя проникнуть всякому. Очень ясно видно такое противопоставление в эпизоде с оживлением умершего ребенка (гл. XVII). Там сказано, что после того, как он воскресил дитя и отдал его матери, Иисус пошел играть с другими детьми, то есть чудотворец, только что произносивший сакральные слова, становится (по видимости!) обычным ребенком.

Композиция Евангелия детства достаточно проста: каждый эпизод содержит рассказ о чуде, со вершенном маленьким Иисусом; иногда указывается, в каком возрасте он совершил его. В целом первые эпизоды посвящены описанию чудес, связанных с наказанием противников Иисуса: умер мальчик, который толкнул его, ослепли люди, которые жаловались на него Иосифу, учитель, который осмелился поднять на него руку, упал замертво... Автор сразу же внушает своему читателю, что Иисус — всемогущее и грозное, даже жестокое божество. Однако в дальнейших эпизодах вводятся чудеса исцеления и воскрешения: Иисус воскресил мальчика, упавшего с крыши, правда, не из жалости к мальчику, а потому, что родители погибшего обвинили Иисуса в том, что мальчика столкнул он. Иисус не просто воскресил его, но заставил свидетельствовать, что тот упал случайно. Иисус исцеляет соседа, поранившего себя топором, и брата Иакова, которого укусила змея. Когда новый учитель признал Иисуса исполненным благости и мудрости, мальчик сказал, что ради него, свидетельствовавшего истинно, будет исцелен и тот, наказанный учитель. Таким образом, устрашив сначала читателя, автор Евангелия детства показывает возможность милости, чуда не только наказания, но и спасения, причем ради одного, избранного он может помиловать и других — проклятых. Само наказание содержит в себе аллегорию: не видящие истины теряют зрение на самом деле. Автор видит за каждым деянием Иисуса — возмездием или спасением — высший смысл: наказание также служит тому, чтобы “слепые в сердце своем” прозрели.

Почти все чудеса исцеления совершаются Иисусом-ребенком публично, дважды он говорит спасенным: “И помни обо мне” (добавление это отсутствует при описании исцелений в новозаветных евангелиях). Спасение, как и наказание, важно не само по себе, оно, по мысли автора апокрифа, должно служить обращению неверующих; призыв помнить о чуде содержит и скрытое предостережение “забывчивым” — призыв этот адресовался не только персонажам Евангелия детства, но и его читателям.

Кроме чудес наказания и исцеления в Евангелие детства включены эпизоды с чудесами, которые должны раскрыть в наглядных образах учение Иисуса или сто будущее. Все описания подобных чудес имеют помимо стремления еще раз продемонстрировать сверхъестественную сущность Иисуса скрытый смысл: и двенадцать воробьев, которых он послал лететь, — символ двенадцати апостолов, которых он пошлет проповедовать, и Иисус-сеятель, собравший невиданный урожай с брошенного им зерна, — символ сеятеля истинной веры — распространенный образ в христианских писаниях (этот образ есть и в канонических, и в апокрифических евангелиях), и Иисус, принесший воду в своей одежде, — символ живой воды веры. Но то, что было в ранних евангелиях притчей, в Евангелии детства становится свершением в соответствии с постоянно повторяющимися словами: все, что он говорит, становится деянием, чудом, которое надо постигнуть.

В рассказах о чудесах, совершенных Иисусом, кроме проблемы истинного и видимого выступает еще одна проблема, волновавшая христиан II в., — проблема наказания и заступничества. Первоначальное христианство было прежде всего религией “спасения”, уверовавшие в искупительную миссию Христа ощущали свою избранность. Сам акт крещения означал для них возможность спасения от смерти. В ранней традиции Иисус не карал своих недругов. В Евангелии от Луки рассказывается, что Иисуса не приняли жители селения самаритян и разгневанные ученики предложили призвать на это селение “небесный огонь”, Иисус же запретил им (“Ибо Сын Человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать”. —9.53-56). Слушавшие подобные рассказы ждали награды за свои страдания в царстве божием на земле, а не сиюминутной мести своим обидчикам: возмездие должно было раз и навсегда совершиться во время Страшного суда. Все те, кто не последовал за Христом, должны быть брошены в “геену огненную”, или, как сказано в Евангелии от Матфея в притче о пире, “во тьму внешнюю”. Но со временем перед христианами, продолжавшими существовать все в той же земной, трудной, исполненной несчастьями жизни, встал вопрос об этих несчастьях как наказании божием, причины которого еще со времени древних восточных произведений о “невинных страдальцах” (наиболее яркий пример дан в ветхозаветной Книге Иова) были непонятны людям. Бог, насылающий несчастья, невольно приобретал черты грозной и непонятной силы, жестоко карающей за малейший проступок (гибелью за разбрызганную воду — в Евангелии детства). Естественно, что карающее божество должно было наказывать всех, кто не признавал его, — и христиане, невзирая на проповеди милосердия, надеялись, что их гонители и преследователи погибнут так же, как и те, кто осмелился обидеть мальчика Иисуса. Тема наказания стала явственно проявляться в христианской литературе II—IV вв.: в Апокалипсисе Петра, созданном, по-видимому, во II в., наряду с описанием рая дается подробное описание ада с перечнем всех проступков и грехов, за которые полагались наказания[5], а в более позднем Евангелии Никодима к совершенно фантастическому описанию суда над Иисусом присоединено никак не связанное с первой частью сказание о сошествии Христа в ад.

Менее определенно, но все же ощутимо присутствует в Евангелии детства тема “заступничества”, которая также отражала умонастроения христиан того времени, когда шел процесс распространения новой религии вширь.

Среди христиан, принявших крещение к середине II в., были люди разного социального статуса, разных занятий, разных нравственных возможностей. Уже в посланиях Павла речь идет о конфликтах внутри христиан, о нарушениях норм христианской этики[6]; среди христиан появлялись люди, состоявшие на государственной службе, выполнявшие предписания, которые не всегда сочетались с их религиозными убеждениями[7], но наряду с людьми, отрекавшимися от христианства во время преследований, были и люди, готовые претерпеть любые мучения за веру[8]. В такой ситуации среди рядовых христиан, которые, с одной стороны, видели недостатки и немочи друг друга, а с другой — принимали свои несчастья за божью кару, начинает возникать надежда на “заступников”, посредников между ними и карающим божеством (этот психологический фактор способствовал, в частности, и выделению клириков как людей, выступавших такими “посредниками”). В Евангелии детства тема прощения “ради праведников” проявляется в нескольких эпизодах: Иисус обещает молчать, то есть сдерживать свой гнев, ради просьб Иосифа, хотя Иосиф и не понимает истинного смысла его деянии. Затем, после того, как учитель Закхей был потрясен его мудростью и признал его “Богом или ангелом”, Иисус помиловал тех, кого он наказал. Правда, это помилование было сделано не только ради учителя, но и для того, чтобы наказанные и прощенные уверовали в него. И еще в одном эпизоде с учителем (возможно, эти эпизоды дублированы при переписке и редактировании; первоначально существовало только два учителя: один, ударивший Иисуса, и другой, признавший его) Иисус прямо говорит: “... раз ты говорил и свидетельствовал истинно, ради тебя тот, кто был поражен, исцелится”. Здесь четко сформулирована мысль о том, что Иисус простил согрешивших против него ради уверовавшего в него и свидетельствовавшего о нем, то есть не их раскаяние (впрочем, смертное наказание не дало им возможности раскаяться), а поверивший в него и постигший его сущность выступает их спасителем. Надежда на заступников как бы компенсировала страх перед грозным божеством, в которое все больше и больше превращался Иисус в фантастических представлениях его последователей.

Образ Иисуса в Евангелии детства отличен от образа его в новозаветных и, насколько можно судить по фрагментам, в иудео-христианских евангелиях. Это отличие можно проследить в описании почти всех эпизодов евангелия. В канонических текстах — тех немногих, где упоминается о детстве и отрочестве Иисуса, говорится о том, что он “возрастал и укреплялся духом, исполняясь премудрости”; “Иисус же преуспевал в премудрости...” (Лк. 2.40,52). Для автора истории Фомы о детстве Иисуса он не “исполняется” премудрости и не преуспевает в ней, он обладает ею. Даже Иисус-учитель в апокрифе существенно отличается от Иисуса-учителя Нового завета. В Евангелии от Луки есть эпизод, когда Иисус в синагоге в Назарете “встал читать”; ему подали Библию, он, открыв ее, нашел нужное ему место и, прочтя, сел и начал проповедовать (4.16-20). Такова была обычная ситуация в синагогах. Маленький же Иисус из апокрифа тоже берет книгу в школе, но не читает ее, а сразу начинает говорить по вдохновению свыше. Человеческие черты полностью исчезают в образе Иисуса, историческая реальность заменяется псевдореальностью, созданной автором. В этом эпизоде, возможно, скрыта полемика с новозаветными (и, вероятно, другими ранними) евангелиями, стремление ввести аналогичные эпизоды, но в иной трактовке. Та же полнота истинного знания, данного Иисусу от начала, проявляется и в эпизодах с учителями, когда Иисус требует от них объяснения скрытого смысла букв (по словам Иринея, маркосиане занимались толкованием мистического значения букв и цифр). Правда, приведенное в евангелии объяснение линий альфы (скорее описание их) не вполне ясно, если только за этим описанием не стояло известной читателям символики, связанной с идеей разъединения и соединения, столь важной для гностиков. Иисус в данном эпизоде не только обладает школьной премудростью, он обладает скрытым от простых смертных знанием.

Для раскрытия этой идеи автор Евангелия детства использует эпизод из Евангелия от Луки о пребывании двенадцатилетнего Иисуса в храме. Согласно каноническому евангелию, Иисус отправился с родителями в Иерусалим на праздник, по окончании праздника родители отправились домой, Иисус же остался в Иерусалиме; родители нашли его в храме, где он сидел среди учителей, слушал их и спрашивал их; “все слушавшие Его дивились разуму и ответам Его” (2.42-47). В рассказе об этом событии в Евангелии детства использованы дословно отдельные фразы из текста Луки, однако автор апокрифа приукрасил сказание, переданное в Новом завете, введя и видоизменив некоторые детали. В Евангелии детства Иисус заставляет замолкнуть старейшин и поучает собравшихся в храме “учителей народа и старейшин”, разъясняя им смысл Закона и пророков. Слушающие его книжники и фарисеи не просто дивятся его разуму, а говорят пришедшей за Иисусом матери: “Такой славы, такой доблести и мудрости мы никогда не видели и никогда о ней не слышали”. Таким образом, здесь подчеркивается исключительность Иисуса, поучающего (а не беседующего) и сразу же вызывающего преклонение слушателей, как и в эпизоде в школе, когда все слышавшие его проповедь дивились его благодати и мудрости. Автора не интересует вопрос о том, почему в дальнейшем фарисеи и книжники не признавали учения Иисуса, выступали против него (эти выступления описываются и в канонических, и в некоторых апокрифических евангелиях). Его Иисус — божество, и в качестве учителя он не может не убедить каждого, кто слышит его.

Эпизод в храме, завершающий Евангелие детства, как бы связывает его с новозаветными рассказами; включение фраз из Евангелия от Луки было, вероятно, специальным стилистическим приемом, показывающим, что повествование о детстве Иисуса непосредственно примыкает к почитаемым большинством христиан рассказам о жизни и проповеди взрослого Иисуса. Но связь эта была чисто внешняя, ибо Иисус из Евангелия детства не мог стать тем Иисусом, образ которого создали первые проповедники, собиравшие вокруг себя нищих, калек, сирот, вдов — всех тех, кто не мог найти себе места в имперском обществе начала нашей эры. Акты жестокости, своеволия, свершенные мальчиком Иисусом, не могли быть совершены тем пророком, который затем провозгласил: “... Иго Мое — благо, и бремя Мое легко” (Мф. 11.30), а также, согласно иудео-христианским евангелиям, сказал своим ученикам “И никогда не будьте радостны, только когда возлюбите своего брата”.

Для первых христиан чудеса, о которых им рассказывали проповедники, были прежде всего чудесами исцеления, ибо их мессия выступал как спаситель, целитель души и тела. В канонических евангелиях тоже описываются символические чудеса, подобные насыщению тысяч человек несколькими хлебами, претворению воды в вино и т. п., но основные деяния Иисуса — “изгнание бесов” и исцеление больных. Именно так воспринимался он первыми христианами (как сказано в «Деяниях апостолов»: “И он ходил, благотворя и исцеляя всех, обладаемых диаволом”. — 10.38). И тем же даром, согласно христианским преданиям, он наделил своих учеников. Чудеса исцеления и воскрешения в Евангелии детства призваны показать могущество Иисуса; характерно, что ни одно из подобных чудес не совершается по просьбе страждущего (ср.: Мк. 5.22,33-34): он сам выбирает тех, кому оказывает милость.

При описании воскрешения употреблены выражения, встречающиеся в аналогичных эпизодах канонических текстов. Свидетели чудес говорят: “... он спас много душ от смерти и будет спасать их всю свою жизнь”. Однако, включая словоупотребление новозаветных текстов в свой рассказ, автор Евангелия детства меняет его там, где оно расходится с его теологической концепцией. Так, в Евангелии от Луки присутствовавшие при воскрешении юноши восклицают: “... великий пророк восстал между нами, и Бог посетил народ Свой” (7.16); в апокрифе свидетели чудес называют Иисуса Богом или ангелом, но не пророком. В новозаветных текстах отразилась древнейшая христианская традиция об Иисусе-пророке, которая прослеживалась в иудео-христианских писаниях. Но ко времени создания Евангелия детства образ Иисуса для христиан из язычников все больше и больше терял человеческие черты, поэтому слово “пророк” уже не выражало их восприятия Христа, не говоря уже о том, что для грекоязычных читателей, далеких от иудаизма, понятие пророка было лишено того религиозного смысла, какой оно имело для первых христиан, вышедших из иудейской среды.

Автор Евангелия детства, таким образом, не вступая в открытую полемику с почитаемыми многими христианами II в. новозаветными текстами и даже подчеркивая связь с ними, в то же время проводит иную теологическую концепцию, восходящую к гностическим идеям. Образ Иисуса, нарисованный в апокрифе, не мог не повлиять на восприятие читателями всей последующей жизни Иисуса вплоть до мученической смерти, создавая представления, близкие к представлениям докетов (чародей, который карал смертью за причиненную ему обиду, не мог испытывать настоящие муки).

Гностическое влияние сказалось и в отдельных словоупотреблениях: наряду с оборотами, прямо заимствованными из евангелий Нового завета, автор использует и терминологию, встречающуюся в сочинениях гностиков (“сила”, “избранный”, “стойхейон” — слово, означающее “буква” и “начало”, и др.). Однако Евангелие детства меньше всего было произведением философским; оно представляло собой занимательное чтение для людей, до которых не доходили сложные философские построения, которые не вполне ясно представляли сущность теологических разногласий между сторонниками ортодоксального направления и гностиками, которые ощущали потребность в сказке, отражающей их представления о могучем, всесильном божестве. В произведениях, подобных Евангелию детства, происходила вульгаризация гностицизма, который, невзирая на полемику с ним руководителей большинства христианских общин, проникал в массы, переосмыслялся и в свою очередь оказывал влияние на богословов, особенно на Востоке.

Ортодоксальная церковь не могла признать священным Евангелие детства: оно было создано достаточно поздно, образ Иисуса существенно расходился с тем, что было сказано о нем в канонических писаниях, наконец, оно испытало заметное влияние учений, с которыми церковь вела борьбу. Но популярность его была очень велика.

В III—IV вв. появляются писания от имени Иосифа и других персонажей, мельком упомянутых в христианских священных книгах. Продолжением традиции, проявившейся в Евангелии детства, было, например, Евангелие Никодима, дошедшее до нас в более позднем латинском переводе. Оно состоит из двух частей, тематически не связанных друг с другом. В первой части подробно описывается процесс над Иисусом, во второй — его схождение в ад, где он схватил Сатану и приказал заковать его в цепи. Вероятно, первоначально это были два разных произведения, но объединение их не было простой случайностью: обе части при всей их внутренней несвязанности отражают общий подход к образу Иисуса. Он предстает фигурой совершенно фантастической: как и в Евангелии детства, главное место занимают не речения его, а самые невероятные чудеса[9].

Характерной чертой поздних сказаний типа описания процесса над Иисусом в Евангелии Никодима было отсутствие в них этических и догматических положений. Они одинаково далеки и от мистической философии гностиков, и от призывов помогать беднякам, столь ярко выраженных в иудео-христианских евангелиях. Но, невзирая на настороженное отношение церкви к этим произведениям, они продолжали распространяться. Учение о сошествии Христа в ад, отраженное во многих замечательных произведениях иконописи, вошло в церковную традицию под влиянием этих поздних апокрифов.

Евангелие детства в раннем средневековье было переведено на сирийский, коптский, армянский, грузинский языки; существуют также его эфиопская и арабская версии. Существовали и древнеславянские переводы этого евангелия; в списках древнерусских запрещенных книг оно встречается и как «История Фомы израильтянина» (причем добавлено — философа, а не апостола, дабы не смущать умы верующих апостольским именем), и как «Детство Христово» (XIV в.). На Западе на основе Евангелия детства было создано латинское евангелие псевдо-Матфея, изобилующее еще большими подробностями, чем оригинальный апокриф. Популярность этих произведений, как и популярность рассказов о Марии, объясняется все теми же социально-психологическими факторами: связью с привычными фольклорными мотивами, надеждой на чудо в повседневной жизни, верой в беспредельное могущество божества.

Евангелие детства отражает ту эволюцию, которую претерпел в умах верующих образ основателя христианства: от бедного и добродетельного человека иудео-христиан до грозного божества, карающего и милующего по своему произволу в апокрифах поздней античности и раннего средневековья. Евангелие детства интересно также и тем, что оно свидетельствует о развитии различных жанров христианской литературы и после создания новозаветных книг, о том, что в этой литературе отражались и объединялись разные, порой враждебные друг другу религиозные течения: то, к чему непримиримо относились теологи и руководители церкви, уживалось в представлениях рядовых верующих.

Евангелие детства
(Евангелие от Фомы)[10]

I. Я, Фома израильтянин[11], рассказываю, чтобы вы узнали, братья среди язычников, все события детства Господа нашего Иисуса Христа и Его великие деяния, которые Он совершил после того как родился в нашей стране. Начало таково.

II. Когда мальчику Иисусу было пять лет, Он играл у брода через ручей, и собрал в лужицы протекавшую воду, и сделал ее чистой и управлял ею одним своим словом. И размягчил глину, и вылепил двенадцать[12] воробьев. И была суббота, когда Он сделал это. И было много детей, которые играли с Ним. Но когда некий иудей увидел, что Иисус делает, играя в субботу, он пошел тотчас к Его отцу Иосифу и сказал: Смотри, твой ребенок у брода, и он взял глину и сделал птиц, и осквернил день субботний. И когда Иосиф пришел на то место и увидел, то он вскричал: для чего делаешь в субботу то, что не должно?![13] Но Иисус ударил в ладоши и закричал воробьям: Летите! и воробьи взлетели, щебеча. И иудеи дивились, увидев это, и ушли, и рассказали старейшинам, что они видели, как Иисус свершил сказанное.

III. Но сын Анны книжника[14] стоял там рядом с Иосифом, и он взял лозу и разбрызгал ею воду, которую Иисус собрал. Когда увидел Иисус, что тот сделал, Он разгневался и сказал ему: Ты, негодный, безбожный глупец, какой вред причинили тебе лужицы и вода? Смотри, теперь ты высохнешь, как дерево, и не будет у тебя ни листьев, ни корней, ни плодов. И тотчас мальчик тот высох весь, а Иисус ушел и вошел в дом Иосифа. Но родители того мальчика, который высох, взяли его, оплакивая его юность, и принесли к Иосифу и стали упрекать того, что сын его совершает такое!

IV. После этого Он (Иисус) снова шел через поселение, и мальчик подбежал и толкнул Его в плечо. Иисус рассердился и сказал ему: ты никуда не пойдешь дальше, и ребенок тотчас упал и умер. А те, кто видел произошедшее, говорили: кто породил такого ребенка, что каждое слово Его вершится в деяние. И родители умершего ребенка пришли к Иосифу и корили его, говоря: Раз у тебя такой сын, ты не можешь жить с нами или научи Его благословлять, а не проклинать[15], ибо дети наши гибнут.

V. И Иосиф позвал мальчика и бранил Его, говоря, зачем Ты делаешь то, из-за чего люди страдают и возненавидят нас и будут преследовать нас? И Иисус сказал: Я знаю, ты говоришь не свои слова, но ради тебя Я буду молчать, но они должны понести наказание. И тотчас обвинявшие Его ослепли. А видевшие то были сильно испуганы и смущены и говорили о Нем: каждое слово, которое Он произносит, доброе или злое, есть деяние и становится чудом. И когда Иосиф увидел, что Иисус сделал, он встал, взял Его за ухо и потянул сильно. И мальчик рассердился и сказал: тебе достаточно искать и не найти[16], и ты поступаешь неразумно. Разве ты не знаешь, что Я принадлежу тебе[17]? Не причиняй Мне боли.

VI. И вот некий учитель по имени Закхей[18], стоя неподалеку, услышал, как Иисус сказал это своему отцу, и дивился очень, что, будучи ребенком, тот говорит так. И через несколько дней он пришел к Иосифу и сказал ему: у тебя умный сын, который разумеет. Так приведи мне Его, чтобы Он выучил буквы, а вместе с буквами я научу Его всему знанию, и как надо приветствовать старших и почитать их как отцов и дедов, и любить тех, кто Ему ровесники. И он показал Ему ясно все буквы от альфы до омеги[19] и много задавал вопросов. А (Иисус) посмотрел на учителя Закхея и спросил его: Как ты, который не знаешь, что такое альфа, можешь учить других, что такое бета[20]. Лицемер![21] Сначала, если ты знаешь, научи, что такое альфа, и тогда мы поверим тебе о бете. И Он начал спрашивать учителя о первой букве, и тот не смог ответить Ему. И тогда в присутствии многих слышавших ребенок сказал Закхею: слушай, учитель, об устройстве первой буквы и обрати внимание, какие она имеет линии и в середине черту, проходящую через пару линий, которые, как ты видишь, сходятся и расходятся, поднимаются, поворачиваются, три знака того же самого свойства, зависимые и поддерживающие друг друга, одного размера. Вот таковы линии альфы[22].

VII. Когда учитель Закхей услышал, сколь много символов выражено в написании первой буквы, он пришел в замешательство таким ответом и тем, что мальчик обучен столь великому, и сказал тем, кто был при этом: Горе мне, я в недоумении, я, несчастный, я навлек позор на себя, приведя к себе этого ребенка. Посему возьми Его, я прошу тебя, брат Иосиф. Я не могу вынести суровость Его вида, я совсем не могу понять Его речи. Этот ребенок не земным рождением рожден, Он может приручить и огонь. Может быть, Он рожден еще до сотворения мира[23]. Я не знаю, какое чрево Его носило, какая грудь питала. Горе мне, Он поражает меня, я не могу постичь Его мысли. Я обманулся, трижды несчастный, я хотел получить ученика, я получил учителя. Я думаю о своем позоре, о, друзья, что меня, старого человека, превзошел ребенок[24]. Мне остается только отчаиваться и умереть из-за этого ребенка, ибо я не могу смотреть Ему в лицо. И когда все будут говорить, как маленький ребенок превзошел меня, что я скажу? И что могу я сказать о линиях первой буквы, о чем Он говорит мне?! Я не знаю, о друзья, ибо не ведаю ни начала, ни конца. Посему я прошу тебя, брат Иосиф, забери Его себе домой. Он, может быть, кто-то великий, Бог или ангел, или кто-то, кого не ведаю.

VIII. Когда иудеи утешали Закхея, дитя рассмеялось громко и сказало: “Теперь пусть то, что ваше, приносит плоды, и пусть слепые в сердце своем узрят. Я пришел сверху, чтобы проклясть их и призвать их к высшему, как повелел пославший Меня ради вас. И когда ребенок кончил говорить, тотчас, кто пострадал от его слов, излечились. И после того никто не осмеливался перечить ему, чтобы не быть проклятым и не получить увечье.

IX. Через несколько дней Иисус играл на крыше дома[25], и один из детей, игравших с Ним, упал сверху и умер. И когда другие дети увидели это, они убежали, и Иисус остался один. А родители того, кто умер, пришли и стали обвинять Его (Иисуса), что Он сбросил мальчика вниз. И Иисус ответил, Я не сбрасывал его. Но они продолжали поносить Его. Тогда Иисус спустился с крыши, встал рядом с телом мальчика и закричал громким голосом — Зенон[26] — ибо таково было его имя, — восстань и скажи, сбрасывал ли Я тебя? И тотчас он встал и сказал: нет, Господь, Ты не сбрасывал меня, но поднял[27]. И когда они увидели, они были потрясены. И родители ребенка прославили случившееся чудо и поклонились Иисусу.

X. Через несколько дней юноша колол дрова по соседству[28], и топор упал и рассек ему стопу, и столько вытекло крови, что он совсем умирал. И когда раздались крики и собрался народ, Иисус также прибежал туда, и пробрался сквозь толпу, и коснулся раненой ноги, и тотчас исцелил ее. И Он сказал юноше: встань теперь, продолжай рубить и помни обо Мне. И когда толпа увидела, что произошло, они поклонились Иисусу, говоря: истинно, Дух божий обитает в этом ребенке.

XI. Когда Ему было шесть лет от роду, Его мать дала ему кувшин и послала Его за водой. Но в толпе Он споткнулся, и кувшин разбился. И Иисус развернул одежду, которая была на нем, наполнил ее водой и принес матери. И когда мать увидела, она поцеловала Его и сохранила в сердце своем[29] чудо, которое, как она видела, Он совершил.

XII. И вот во время сева мальчик вместе с отцом пошел сеять пшеницу в их поле. И пока Его отец сеял, Иисус тоже посеял одно пшеничное зерно. И когда Он сжал и обмолотил его, оно принесло сто мер[30], и Он созвал всех бедняков поселения на гумно и роздал им пшеницу, а Иосиф взял остаток зерна. Было Ему восемь лет роду, когда он совершил это чудо.

XIII. Его отец был плотник и делал в это время орала и ярма[31]. И богатый человек велел ему сделать для него ложе. Но когда одна перекладина оказалась короче другой и Иосиф не мог ничего сделать, мальчик Иисус сказал своему отцу Иосифу: Положи рядом два куска дерева и выровни их от середины до одного конца. И когда Иосиф сделал то, что ребенок сказал ему, Иисус встал у другого конца и взял короткую перекладину, и вытянул ее, и сделал равной другой. И Его отец Иосиф видел это и дивился, и он обнял и поцеловал ребенка, говоря: счастлив я, что такого Сына дал мне Бог.

XIV. И когда увидел Иосиф, сколь разумен мальчик и что Он растет и скоро достигнет зрелости, он снова решил, что Иисус должен научиться грамоте. И он взял Его и привел к другому учителю. И учитель сказал Иосифу: сначала я научу Его греческим буквам, потом еврейским. Ибо он знал о разумении мальчика и боялся Его. Все же учитель написал алфавит и долго спрашивал о нем. Но Он не давал ответа. И Иисус сказал учителю: если ты истинный учитель и хорошо знаешь буквы, скажи Мне, что такое альфа, и Я скажу тебе, что такое бета[32]. И учитель рассердился и ударил Его по голове. И мальчик почувствовал боль и проклял его, и тот бездыханный упал на землю. А мальчик вернулся в дом Иосифа. И Иосиф был огорчен и сказал Его матери: не пускай Его за дверь, ибо каждый, кто вызывает Его гнев, умирает.

XV. И по прошествии некоторого времени другой учитель, друг Иосифа, сказал ему: приведи ребенка ко мне в школу. Может быть, я сумею убедить Его выучить буквы. И Иосиф сказал ему: если ты решишься, брат, возьми Его с собой. И тот взял Его со страхом и беспокойством, но ребенок пошел охотно. И Он спокойно вошел в дом, где была школа, и нашел книгу, которая лежала на подставке, и взял ее, но не стал читать буквы в ней. И раскрыл уста, и стал говорить от святого Духа, и учил тех, кто стоял вокруг. И большая толпа стояла вокруг, дивясь благодати Его поучения и мудрости Его слов, какие, будучи ребенком, Он изрекал. А когда Иосиф услышал о происходящем, он в испуге побежал к школе, боясь, что и этот учитель не может справиться с Иисусом. Но учитель сказал Иосифу: знай, брат, я взял этого ребенка как ученика, но Он полон великой благодатью и мудростью, и теперь я прошу тебя, брат, возьми Его в свой дом. И когда мальчик услышал эти слова, он тотчас засмеялся громко и сказал: раз ты говорил и свидетельствовал истинно, ради тебя тот, кто был поражен, исцелится. И тотчас другой учитель был исцелен. И Иосиф взял ребенка и отвел Его домой.

XVI. Случилось так, что Иосиф послал своего сына Иакова[33] принести связку дров. И Иисус пошел вместе с ним. И когда Иаков собирал хворост, змея укусила его в руку. И когда он упал навзничь и был близок к смерти, Иисус подошел к нему и дыхание Его коснулось укуса, тотчас боль прошла, а тварь лопнула, и Иаков сразу же стал здоров и невредим.

XVII. После этого по соседству от Иосифа умер больной ребенок, и мать его горько рыдала. И Иисус услышал плач великий и смятение[34] и прибежал быстро, и, увидев мертвое дитя, Он коснулся груди его и сказал: “Я говорю тебе: не умирай, но живи и будь с твоей матерью”[35]. И тотчас дитя открыло глаза и засмеялось. И Он сказал женщине: возьми и дай ему молока и помни обо Мне. И когда стоящие вокруг увидели происходящее, они говорили: Истинно это дитя или Бог, или ангел Божий[36], ибо каждое Его слово становится деянием. И Иисус ушел оттуда и стал играть с другими детьми.

XVIII. Спустя некоторое время строился дом, и произошел обвал, и Иисус встал и пошел туда и увидел человека, лежащего замертво, и взял его руку и сказал: Говорю тебе, человек, встань и делай свое дело[37]. И тотчас человек встал и поклонился Ему. И люди были поражены и говорили: этот ребенок (пришел) с небес, ибо Он спас много душ от смерти и будет спасать их всю свою жизнь.

XIX[38]. И когда Он был двенадцати лет, пришли Его родители по обычаю в Иерусалим на праздник пасхи вместе с другими. Когда же после праздника возвращались домой, Иисус пошел обратно в Иерусалим, родители же думали, что Он идет вместе со всеми. Прошедши дневной путь, стали искать Его среди родственников и близких. И, не найдя Его, возвратились в Иерусалим, чтобы искать Его. Через три дня нашли Его в храме, сидящего среди учителей, слушающего Закон и спрашивающего их. И все со вниманием слушали Его и дивились, как Он, будучи ребенком, заставил умолкнуть старейшин и учителей народа, разъясняя Закон и речения пророков. И мать Его сказала Ему: Дитя! Что Ты сделал с нами? Вот отец Твой и я с великою скорбью искали Тебя. Он сказал им: зачем вам было искать Меня? или вы не знали, что Мне надлежит быть в том, что принадлежит Отцу моему. А книжники и фарисеи сказали: Ты — мать этому ребенку? И она сказала: да. И они сказали ей: благословенна ты между женами, ибо Господь благословил плод чрева твоего. Такой славы, такой доблести и такой мудрости мы никогда не видели и никогда о ней не слышали. И Иисус встал и пошел за своей матерью и был в повиновении у своих родителей. И мать Его сохранила все слова в сердце своем. Иисус же преуспевал в премудрости и в возрасте и в благодати. Слава Ему во веки веков. Аминь.

[1] Хотя, как будет показано ниже, в этом произведении видно влияние гностиков, ничего общего у него с хенобосконским Евангелием от Фомы нет.

[2] Сходство между сказаниями о детстве Иисуса и детстве Кришны наводит на мысль о влиянии этих сказаний друг на друга, скорее всего индийских сказаний, пришедших к христианам через Ближний Восток. По христианской легенде Фома проповедовал в Индии.

[3] По словам Иринея (Против ересей. I.7.2), гностики (во всяком случае некоторые группы, которые можно причислить к ним) считали Иисуса состоявшим из нескольких элемментов: из духовного, душевного, телесного, в него входил также “незримый Спаситель”, который затем, во время допроса Пилатом, вышел, ибо он был непричастен страданиям; страданиям было причастно душевное и телесное начало, но тело его было сотворено особым образом (“неизреченным искусством”).

[4] Smidt C. Pistis Sophia: Ein gnostisches Originalwerke des 3. Jahrhunderts. B., 1925. S. 89—90.

[5] В Апокалипсисе Петра наказание несут: хулившие путь справедливости, извращавшие справедливость, убийцы, прелюбодеи, лжесвидетели, богачи, не пожалевшие сирот и вдов, ростовщики, люди, поклонявшиеся идолам, вероотступники (“оставившие путь бога”), женщины, сделавшие себе выкидыш (частичный перевод Апокалипсиса Петра см.: Ранович А. Б. Первоисточники по истории раннего христианства. М., 1933). Интересно отметить, что в Апокалипсисе Иоанна нет детализированного перечня грехов, там говорится о наказании всех нераскаявшихся язычников.

[6] См., например, Второе послание к Фессалоникийцам, где упомянуты члены христианской общины, поступающие “бесчинно” (3.11); в Первом послании к Коринфянам упоминаются блидники, лихоимцы, блудоречивые, пьяницы, какими “были некоторые из вас” (6.9-11).

[7] К началу IV в. среди христиан было много людей, занимавших муниципальные должности и даже должности жрецов. Эльвирский собор 305 г. специально рассматривал вопрос об этих людях.

[8] Во II в. происходили локальные гонения и преследования; Игнатий, епископ антиохийский, арестованный во время одного из таких преследований, обратился с посланием к римлянам, где просил римских христиан не заступаться за него, чтобы мог погибнуть за веру.

[9] Например, там описано, как значки легионов, которые держали римские воины, сами собой согнулись и поклонились Иисусу, когда его вели на допрос.

[10] Текст (с французского переводом) см.: Michel C. Evangélies apocryphique. P. 1924.

[11] По-видимому, имеется в виду апостол Фома, упоминаемый в Новом завете, “Фома неверный”, как его называют в христианской традиции; в хенобоскионском Евангелии Фомы он назван полным именем: Иуда Дидим Фома.

[12] Двенадцать — священное число в иудейской и христианской теологии.

[13] Согласно этому рассказу, уже в детстве Иисус выступал против соблюдения субботних установлении, то есть против иудейской обрядности.

[14] Характерно, что книжник Анна выступает как обличитель Иосифа и Марии в Протоевангелии Иакова: вероятно, один из авторов этих произведений был знаком с сочинением другого.

[15] Ср.: “Благословляйте гонителей ваших: благословляйте, а не проклинайте” (Римл. 12.14).

[16] Эти слова перекликаются с речением, приведенным в хенобоскионском Евангелии от Фомы и оксиринхском логии: “Пусть тот, кто ищет, не перестает искать до тех пор, пока не найдет, и, когда он найдет, он будет потрясен...” Смысл упрека Иисуса заключается в том, что Иосиф не может (не хочет) найти скрытую истину в поступках Иисуса.

[17] Текст не вполне ясен: здесь также возможен скрытый смысл, заключающийся в том, что Иисус принадлежит Иосифу как человеку, которого он пришел (как и других людей) спасти.

[18] Имя Закхей встречается в Новом завете; в Евангелии от Луки так зовут мытаря (начальника сборщиков пошлины). — 19.2.

[19] Альфа и омега — первая и последняя буквы греческого алфавита.

[20] Бета — вторая буква греческого алфавита.

[21] Лицемеры — обычное в новозаветных евангелиях определение фарисеев и книжников, которые учат только внешним соблюдениям установлений закона.

[22] Описывается начертание греческой буквы “А” (альфа), средняя черта могла быть косой — такой вариант, по-видимому, имеет в виду автор. [В период написания Евангелия Детства господствовал унциальный стиль греческого письма, в котором написание литеры “альфа” весьма отличается от современного; см. мою статью «Читая папирус...». — Руслан Хазарзар.]

[23] Учитель здесь выражает идею о предвечности бытия Христа (эту идею не разделяли иудео-христиане), появившуюся к тому времени в христианстве главным образом под влиянием гностицизма.

[24] Эти слова перекликаются с речением из хенобоскионского Евангелия Фомы: “Старый человек в его дни не замедлит спросить малого ребенка семи дней о месте жизни, и он будет жить. Ибо много первых будут последними, и они будут одним” (4); аналогичное речение сохранилось в греческом варианте на оксиринхском папирусе: “... (говорит Иисус) человек не будет колебаться... спросить ребенка... о месте... Тогда многие первые будут последними и последние первыми... И...”

[25] Имеется в виду плоская крыша, характерная для домов Ближнего Востока.

[26] Зенон — греческое, а не иудейское имя; вряд ли реальный мальчик мог носить его, но автор был грекоязычным и употреблял привычные ему имена.

[27] Это чудо введено в Евангелие детства под влиянием рассказа о чуде, сотворенном апостолом Павлом, согласно «Деяниям апостолов» (20.9-12): там рассказывается, как юноша Евтих заснул, и выпал из окна третьего этажа, и был поднят мертвым. Павел же, “обняв его, сказал: не тревожьтесь; ибо душа его в нем”. Правда, описание в «Деяниях апостолов» менее фантастично, чем в Евангелии детства (там не сказано прямо, что Павел воскресил его).

[28] В греческом тексте gwnia — в углу; некоторые исследователи исправляют на geitwnia — в соседстве, что кажется более логичным.

[29] Ср.: “И Матерь Его сохраняла все слова сии в сердце Своем” (Лк. 2.51).

[30] Сто мер — взято, вероятно, по аналогии с Евангелием от Луки, где в одной из притч упомянут огромный долг в сто мер (сто кор) зерна. Кор был равен примерно от 6 до 10 медимнов (медимн—52, 53 л). Вероятно, в этом описании как бы предвосхищаются слова Иисуса из притч о сеятеле: “Иное упало на добрую землю и принесло плод: одно во сто крат, а другое в шестьдесят, иное же в тридцать” (Мф. 13.8); “Иисус сказал: вот сеятель вышел, он наполнил свою руку, бросил (семена)... И иные упали на добрую землю, и сто двадцать мер на одну” (Евангелие от Фомы, найденное в Наг-Хаммади. 9).

[31] Существовала традиция, что сам Иисус тоже был плотник (Мк. 6.3: “... не плотник ли он...”) и что он делал ярма и плуги. Эта последняя традиция сохранена у Юстина (Dial. 88.8). Вероятно, автор Евангелия детства эти же занятия по аналогии приписал Иосифу.

[32] У Иринея это место передано следующим образом: “Между прочим, принимают и то поддельное сказание, будто Господь, в отрочестве учась грамоте, когда учитель по обыкновению сказал ему: скажи “альфа”, он отвечал: альфа, а затем, когда учитель велел ему сказать “бета”, Господь отвечал: ты сначала скажи Мне, что такое альфа, и Я скажу тебе, что такое бета. И это объясняют так, что Он один лишь знает неведомое, на которое указал в образе альфы” (I.20.1). У Иринея, как кажется, сведены в один два эпизода с учителями, хотя, возможно, он читал Евангелие детства именно в таком варианте (один “дурной” и один “хороший” учитель).

[33] В этом произведении, как и в Протоевангелии Иакова, Иаков считается сыном Иосифа.

[34] В описании этого эпизода использован рассказ Евангелия от Марка об исцелении дочери руководителя синагоги, которую сочли умершей: “... и видит смятение и плачущих и вопиющих громко...” (5.38-39).

[35] В этой части рассказа использовано Евангелие от Луки (7.14-15): там Иисус также оживляет прикосновением, отдает воскресшего юношу его матери.

[36] Ср.: Лк. 7.16, где свидетели дивятся и прославляют чудотворца.

[37] Несколько раз повторенный оборот “Говорю тебе, встань” также заимствован из канонических евангелии (Мк. 5.41; Лк. 7.14).

[38] Дальше дословно повторен весь рассказ Евангелия от Луки (2.52) с добавлениями в духе концепции автора.