Церковная история обыкновенно начинается указанием тех отделов, на которые факты сами собой распадаются. Но в указании самих отделов между историками существуют разногласия. Собственно говоря, всякое деление на периоды является насильственным в ходе исторических событий и имеет лишь дидактическое значение. Общественная жизнь есть такое сложное явление,что деление, удачное по отношению к одному порядку явлений, оказывается неудобным по отношению к другому: событие, составляющее эпоху в одном порядке явлений, имеет весьма малое значение в другом. Кроме того, деление осложняется еще тем, что для многих сторон церковной жизни нельзя указать событий, их определяющих. Поэтому приходится не искать узлов, захватывающих все стороны церковной жизни, а взять какие-нибудь средние величины. Такие величины могут быть находимы: 1) во внутренней стороне жизни церкви, и 2) во внешней, в истории взаимоотношений между церковью и государством. Если удастся показать удовлетворительные узлы по отношению к этим сторонам, то деление может быть произведено с успехом.
Если принять, что основою деления на периоды должно служить событие, вносящее в жизнь новые начала, то всю историю можно разделить лишь на два отдела: до реформации и после реформации, на историю древне-среднюю и новую. Единственным событием, которое, можно сказать, внесло новый принцип в церковно-историческую жизнь, должно считать появление протестантства. На место древнего церковного строя, полагавшего в основу подчинение верующих церкви и спасавшего посредством церковных учреждений (таинств), реформация ставит верующих
в непосредственное отношение ко Христу и вера здесь занимает первое место; понятие "церковь" отступает на задний план, является возможность рассуждать о невидимой церкви; понятие о церкви упрощается, иерархия совершенно уничтожается: протестантских пасторов смешно сравнивать с православными или католическими священниками, так как они не более ни менее, как богословски образованные миряне, избираемые приходом или общиной (Gemeinde) без всяких церковных посвящений. Таким значением реформации воспользовался, например, Роте (Rothe) и согласно с этим разделил церковную историю на а) кафолическую до 1517 г. и б) протестантскую. Но реформация, имевшая такое громадное значение для запада, не является таковым событием для востока. Кроме того, при таком делении получается чрезвычайно длинный первый период, и мы нуждаемся в каком-либо пункте для отдыха: требуется разделение на периоды истории самой кафолической церкви.
Чтобы выбрать другие отделы, на которых можно бы было остановить внимание, пользуются обычно делением истории на три периода: древний, средневековой и новый. Но относительно рубежей этих периодов и до сих пор еще существует спор. Где кончается древняя история и начинается средняя — указывают различные моменты.
Гассе (Hasse) различает периоды церковной жизни с точки зрения отношения церкви к государству и делит историю на а) доконстантиновский период, когда церковь жила своей внутренней жизнью, б) послеконстантиновский, когда церковь отчуждалась от себя самой и стала в известные отношения к государству, и в) протестантский период, когда церковь опять возвращается к себе. Но обыкновенно предел для первого периода полагается дальше, и константиновская эпоха считается лишь рубежом, разделяющим этот период на две половины. Некоторые (Neander, Schaff, Baur, Müller, Loofs, Kraus) таким пределом считают правление Григория В. римского от 590 г. до 604 г.; иные (Kurtz, Zöckler, Alzog, Hergenröther, Funk) — Трулль-ский собор 692 г.; Гизелер — начало иконоборческих споров (726); другие в качестве такого рубежа принимают эпоху Карла В., останавливая здесь внимание или на 800 г. (коронование Карла, Hase) или на 814 г. (f, Guericke). Моллер (Möller) полагает между древними и средними веками посредствующий период между Григорием В. и 800 г., годом коронования Карла Великого.
Очень распространено деление по формам образования христианской жизни (Bildungsformen). Так, католический ученый Молер (Monier) предлагает следующее деление: а) первый период — церковь в классической греко-римской форме — до Иоанна Дамаскина и Бонифация, просветителя германских племен; б) второй — в германской форме с VIII по XV в. и в) третий ~~ с конца XV века и до настоящего времени в форме греко-римской и германской, в форме, представляющей собою синтез (Verschmelzung).
Цоклер (Zöckler) также делит историю на три периода: а) древний, где жизнь проходит в античной (греко-римской) форме, б) средний, где жизнь идет частью в византийской, частью в германо-романской форме, и в) новый — церковь в современном строе жизни. При этом древний период он делит на два периода: 1) ecclesia pressa или время гонений, период мучеников (100—323), и 2) церковь государственная, время триадологических и христо-логических споров, (323—692). Средние века делит уже на три периода: 1) средневековое предобразование (Vorbildung) (692—1085), до смерти Григория VII, 2) расцвет средних веков, (1085—1303), от Григория VII до Бонифация VIII (Ausbildung, образование), и 3) период упадка (1303-1517), с Бонифация VIII до реформации, время разложения средневековых форм и нарождения новых форм (Durchbildung). Новый период начинает с прибития тезисов (1517 г.) и делит на три периода: 1) до Вестфальского мира (1517—1648), основоположение (Grundlegung) реформации, 2) 1648-1814, время переходное, самоуглубление и одухотворение реформации и 3) период с 1814 — время борьбы с внутренним антихристианством и энергического (миссионерского) действия на внешнее.
Куртц различает два фазиса в развитии христианства: А) развитие церковной жизни в антично-классической форме и Б) в германской форме. Первый (А) доводится им до 1453 года и делится на три периода: 1) до 323 года, 2) с 323 по 692 и 3) с 692 по 1453 год. Второй (Б), с IV в. до настоящего времени, разделяется на два отдела с частнейшими подразделениями: а) церковь в средневеково-германской форме, до 1517 г., и б) церковь в современной германской форме. Схема Куртца может быть представлена в следующем виде:
Таким образом, отделы 1,2,3 Б здесь идут параллельно с отделами 2,3 А. Такое деление, очевидно, не представляет действительного правильного деления.
Таким образом, вопрос о начале среднего периода до такой степени спорен, что Куртц склоняется признать два параллельных одновременных течения: одно принадлежащее древнему периоду, другое — среднему (respective новому). Эта мысль — естественная и справедливая, но для архитектоники делений крайне неудобная, отзывающаяся почти отречением отделения по периодам.
В действительности, при указанном различении церкви в формах классического быта и неклассического, т.е. быта греко-римского и романо-германского, возникает вопрос, с какого момента считать наступление новых неклассических форм. Появление романо-германских народов очень раннее: 378 год громко заявляет о бытии германских народностей — готов. Между тем, и этот момент некоторые историки оспаривают, доказывая, что нужно вести первый период в формах классических до падения Римской империи, другие — до Халкидонского собора. Но едва ли можно признать, что германская народность тогда уже создала особую форму, которая должна была сменить форму классическую. Деление до Халкидонского собора оказывается тоже неудачным. IV вселенский собор, как и Никейский, имел свое продолжение, после него шли споры о его значении и самый вопрос был окончательно решен на VI вселенском соборе, который можно поставить в аналогию со II. Провести границу между двумя периодами на основании изменения классических форм на романо-германские нелегко и для запада. Нечего уже говорить о востоке, потому что империя воображала, что она империя ромеев. С точки зрения западных историков, выдвигать обращение романо-германских народов в христианство весьма понятно. Но должно указать такое событие которое имело бы значение как для востока, так и для запада и составляло бы границу между и II периодом.
Попытку разобраться в вопросе о разделении церковной истории на периоды сделал в 1887 г. протестантский пастор Wolff (Zur Zeittheilung der Kirchengeschichte в Zeitschrift für kirchliche Wissenschaft und kirchliches Leben 1887). Он предъявляет по отношению к эпохам требование, чтобы они, если и не представляли из себя новых принципов, то по крайней мере были взяты из самой внутренней жизни, не из внешней, и изображали собою ее прогрессивные явления, но отнюдь не регрессивные; они должны, таким образом, представлять величины положительные, а не отрицательные.
Но это положение, что принципом деления должен служить не внешний для церкви факт, а событие в жизни самой церкви и притом такое, в котором церковь вступает в новую ступень своего развития (момент прогресса), сильно скорее отрицательною, как протест против фальшивых рубрик, чем положительною стороною. С протестантской точки зрения, реформация, конечно, есть благо и прогресс; очень крупное внутреннее событие церковной жизни — реформация будет и со всякой другой точки зрения. В глазах протестанта положительный момент в реформации (новая ступень) сильнее отрицательного (разделение, разрыв западной церкви); естественно для протестанта представлять дело так, что римско-католическая половина западного католического мира оказалась не в состоянии прогрессировать, отстала и — отпала.
Но не так легко с этой точки зрения и для протестанта мотивировать начало среднего периода. Отвергнув такие рубежи, как 800 или 813 (узкополитический момент), как деятельность Бонифация (в этот момент о германской форме образования и говорить странно; да к тому же Бонифаций, закрепощая германцев за Римом, был именно против этой особой формы), даже вообще как смена античной формы образования германо-романскою (ибо а) Bildungsform есть по самой своей природе продукт культуры, а не факт внутренней церковной жизни, и б) средние века интеллигентные люди мнили себя истинными продолжателями именно классической формы образования, смотрели на Аристотеля, как на praecursor Christi in naturalibus, и создавать новую форму образования не имели намерения), Вольфф принимает таким рубежом 858 год, вступление на кафедру папы Николая I, ибо "папство есть несомненно господствующая в средние века сила, определяющая ход развития", "средоточный пункт церковного развития", а Николай является с сильно выраженными задатками средневекового папы (его ссылки на лжеисидоровские декреталии). Таким образом, деление основано на разделении церквей. Но это отрицательный момент, и, даже допуская, что восточная церковь не в силах была снести "нового принципа" (зародившегося средневекового папизма), отстала и отпала, протестанту все же нелегко указать положительный момент, истинно прогрессивную сторону факта, так как сама реформация состоит именно в отрицательном отношении к этому "новому принципу" и, следовательно, оправдывает именно восточную церковь: однако началом дальнейших подразделений берутся события из жизни западной церкви и игнорируется церковь восточная*. Таким образом, вместо предъявленного логического начала деления, получается простое торжество исключительно западной точки зрения. А этим самым свидетельствуется, что попытка дать действительно цер-ковно-вселенское деление не удалась.
Нам приходится выставить начало деления а) более скромное (логически), но б) восточное по точке зрения, а) В основе деления может лежать факт и внешний (политический) и отрицательный по своему смыслу, но факт несомненной важности, последствия которого отозвались на последующей жизни церкви. Поэтому разделение церквей — без всякого размалевывания его положительными, прогрессивными тонами — может быть поставлено определителем среднего периода, б) С восточной точки зрения выбор предстоит сделать между двумя отделениями от церкви: аа) отпадением от восточной церкви монофиситов и бб) отпадением западной церкви от восточной.
Нельзя оспаривать серьезности этого второго факта (бб).
1) Отпав от кафолического единства, монофиситы подготовили себе то убогое положение, в котором они находятся ныне.
2) Это отпадение ослабило восточный христианский мир, столь нуждавшийся в сосредоточении сил для отпора внешнему врагу (исламу). Но 3) по отпадении монофиситы не заявили себя особенною оригинальностью своей исторической жизни, и это ослабляет, конечно, значение самого факта их отделения с точки зрения исторической науки. Напротив, 1) западная церковь именно по отпадении выразила со-всей ясностью особенности своей исторической жизни. 2) Отпадение было очень важно по своим следствиям для западной церкви: именно теперь латинский патриархат, не умеряемый в своих стремлениях авторитетом патриархов восточных, развился в церковную монархию — папство, и лучшие представители западной церкви лишились той нравственной опоры, какую прежде они находили в церковном общении с единомысленными им членами восточной церкви (ср. общение Доминика, патриарха градского, с Петром, патриархом антиохийским в 1054 году). 3) Очень важным по своим последствиям отпадение западной церкви было и для церкви восточной. Это разделение тем более печально, чем слабее оно было мотивировано. Монофиситскую церковь от нас отделяет ересь, западную же только особый (папский, до Ватиканского собора) строй (поскольку суждение о Filioque колеблется). И, однако, униональные попытки Комнинов и Палеоло-гов остались бесплодны, и такие факты, как латинская империя в Константинополе с 1204 года и турецкая с 1453 года,— этот плод и показатель равнодушия или вражды западного христианского мира к православному востоку, должны быть отнесены на счет последствий 1054 года, и ясно говорят о тяжести этого события для восточной церкви.
Итак, разрыв западной церкви с восточною (бб) есть событие большей исторической значимости, чем отторжение монофиситов (аа). Первое должно поставить рубежом между древним и средним периодом, а не второе.
Но признав на этом основании определяющую важность разделения церквей восточной и западной, мы не можем оспаривать того, что с научной и восточной точки зрения и факт отделения монофиситов от кафоличества, именно эпоху VI вселенского собора, с успехом можно ставить эпохою между двумя периодами. Если первый рубеж важен в отношении к будущему, то второй имеет ценность с точки зрения прошедшего, так как он замыкает собою цикл событий.
И прежде всего этот рубеж составляет границу особой стадии в истории догматов. Между стадиями триадологическою и христологическою существует известный исторический параллелизм. Первый вселенский собор (325 г.) решает триадоло-гический вопрос, второй (381 г.) его завершает после долгого ряда исторических колебаний в течение промежуточного времени (между 325 и 381) и, установив бесповоротно всеобдержное значение никейской веры, устраняет самый интерес к ариан-скому вопросу. Исторически арианство выяснилось как фракция, которой в будущем предлежало исчезнуть в лоне кафоличества, и на смену триадологическому спору выдвинулся уже назревший христологический (аполлинарианство). В христоло-гической стадии IV вселенский собор (451 г.) — то же исторически, что в триадологической первый, и VI (680—681 г.) — то же, что второй. Халкидонский собор решил христологический вопрос, Константинопольский III — завершил его, после длинного ряда колебаний, компромиссов, униональных экспериментов с монофиситами, и, установив неотменимый авторитет Хал-кидонского öpog'a ("вероопределения") и разъяснив его смысл против монофиситских уловок, утвердил почву для последующих отношений к монофиситам. Догмат о Богочеловеке был уяснен; реакция при Филиппике (711—715) была явлением вполне эфемерным. На основе VI вселенского собора подведен итог опытам богословской мысли в "Εκδοσις ακριβής της ορθοδόξου πίστεως ("Точном изложении православной веры") св. Иоанна Дамаскина. Последующий вселенский собор (787) имел дело Уже не с христологическим вопросом. Монофиситские церкви не прекратили своего существования и доныне, но к 681 году они исторически выяснились — в своей отвердевшей, устоявшейся отчужденности от кафоличества; время наибольшей догматической энергии они уже прожили.
Но не в догматической только области лежит этот рубежный характер VI вселенского собора: и в других отношениях церковь в 681 году предстала с определенными чертами будущего в лице своем. — Начать с внешнего ее распространения. Если к 451 году под напором германской арианизовавшейся силы была ограничена в своем объеме и греко-римская империя и кафолическая церковь (под игом вандалов сломлена была мощь славной африканской церкви Киприана и Августина), то этот 451 год, год Халкидонского собора, был вместе и годом катала-унской битвы, когда полчища варваров отброшены были войсками империи; и собор состоялся после этого политического успеха, когда в перспективе могло рисоваться даже расширение пределов церкви. Напротив, на царствование Ираклия падает начало и монофелитства, этого серьезного последнего опыта унии с оторвавшимся монофиситским краем, и 662 год, эпоха хиджры, первое зарево ислама,— предвестие, что на место сломленного Ираклием персидского государства выступает свежая народность арабская. К 681 году факт арабских завоеваний достаточно выяснился: мухаммедане стали твердою ногой в Египте и Сирии; под игом этих завоевателей подавлена была нормальная церковная жизнь в этих древнейших христианских территориях; на VI вселенском соборе патриаршества александрийское и иерусалимское являются как sedes vacantes ("пустующие кафедры"), т. е., как церкви, временно прекратившие свое нормальное историческое существование; а патриаршество анти-охийское замещается искусственно (патриарх антиохийский и избирается, и рукополагается, и живет в Константинополе), и, собственно, из Сирии (за исключением Киликии и Исаврии) не явилось ни одного епископа, равно как и из патриархатов александрийского и иерусалимского. Таким образом, восточная церковь на VI вселенском соборе является ограниченной пределами одного константинопольского патриархата — факт, имеющий важное значение для внутреннего строя восточной церкви. С другой стороны, западная церковь является здесь — в значительной части — вне греко-римской империи, как церковь
среди германских народов она тяготеет к своему центру — римскому папе и разделяет претенциозные воззрения этого последнего, на соборе в первый раз вселенски заслушанные (римская церковь "nunquam a via veritatis in quarlibet erroris parte defluxa est") и получившие вселенский ответ (в виде анафемы папе Го-норию как поборнику ереси). Это — тоже тени будущего. Впрочем, VI вселенский собор также оказал (косвенное) содействие и римскому влиянию: на основе именно этого собора состоялось (700 г.) воссоединение с Римом церквей северной Италии, порвавших общение во время спора "о трех главах".
Следовательно, и 681 год мог бы служить эпохою для начала средневекового периода. Однако вступление на константинопольскую кафедру Фотия (857) и последовавшее затем разделение церквей восточной и западной еще прямее ставит нас перед силой, задавшей тон в средние века,— перед утратой еще более тяжкой, чем отложение монофиситов.
Здесь предстоит выбор между разделением церквей при Фотии и Керулларии. Последней даты, как известно, держится учебник Смирнова. Но нельзя сказать, чтобы она была верна. Разделения церквей в XI в. не хотел византийский император и тогдашние христиане, а если оно произошло, то только потому, что назрело заранее. Не только на востоке, но и на западе не хотели признавать этого разделения: западные богословы, объясняя присутствие слов: "κύριε έλεησον, Χριστέ έλέησον" ("Господи помилуй, Христе помилуй") в их чиноследованиях, доказывали, что греки и латиняне держатся одной и той же православной веры. Если между тем посмотреть на предшествующий период, то окажется, что общение между церковью западной и восточной не было прочным. Имя папы при Керулларии не поминалось во время богослужения, и если состоялось общение, то оно было вызвано эгоизмом императора Константина IX Мономаха. Потерпев неудачу в своем вмешательстве в церковные дела, он грозил апеллировать к папе. Но никто не хотел на востоке признавать авторитет этого последнего; да и сам Рим, находившийся в то время под владычеством так называемой порнократии, не мог вмешиваться в дела востока; ему было не до него. Если говорят, что западная церковь, не сдерживаемая союзом с востоком, пошла быстро по пути уклонений, то здесь есть значительная доля перетолкования. Пока в Риме продолжалось господство порнократии, папам было не до реформы, и только со времени Льва IX начинается ряд пап настолько энергичных, что они, заручившись согласием германских владетелей, а потом, когда это сделалось неудобным, вступив в борьбу с ними, предпринимают ряд реформ в церковной жизни. Достаточно, наконец, сказать, что вин за латинской церковью при Керулла-рии было найдено много, но главное обвинение — учение о Св. Духе, было пропущено, и эта сторона является неудобною для признания за временем Михаила Керуллария значения эпохи.
Иное дело, если мы поставим вопрос о разделении церквей при патриархе Фотии. Здесь мы имеем дело с эпохой в собственном смысле. Тут вносится новое, твердое начало, определяющее характер отношений между востоком и западом.
Во всех бьнийих до Фотия столкновениях западная церковь проявляла задор, а восточная церковь не всегда отвечала "безумному по безумию его" или даже вовсе не отвечала. Правда, еще Василий Великий думал дать надлежащий ответ западу в лице папы Дамаса на его нелепые притязания, но из христианского миролюбия не выполнил своего намерения. С латинской стороны были требования и властительный тон, а с греческой поклоны. Думали из ложно понятого братолюбия соблюсти и истину и мир. Истину-то соблюдали, но мир был фальшивый. Дело всегда выходило так, что правда была на римской стороне. Если смотреть не на факты, а на слова, то дело кажется таким, как будто папы были неограниченными владыками в церкви и власть их над востоком была подавляющая. Этим духом уклончивости характеризуются в общем отношения востока и к папе Дамасу. Неподобающий тон на III вселенском соборе брал Целестин, но получил вежливый отпор.
Халкидонский собор представляет явление более характерное. Уже назрел вопрос о предоставлении константинопольскому патриарху известных прав. Хотя эти права были предоставлены вторым вселенским собором, но папы раньше это игнорировали. Когда был возбужден этот вопрос, легаты разыграли целый парад с хлопанием дверей, выходом вон и проч. Должны были прочитать инструкцию папы. Эта инструкция была твердая, но нелепая. Будь отцы собора не трость, ветром колеблемая, а похожи на отцов африканских, дело кончилось бы к торжеству истины. Они дали бы отпор, который остался бы в памяти пап на долгое время. В конце концов, восток поставил на своем, но в посланиях на запад не было выставлено, что дело о правах Константинополя было дело, собственно, восточное, а папы нимало не касается. Напротив, было написано, что легаты допустили ошибку, протестуя на соборе против 28 правила, так как апостольская кафедра, конечно, будет рада возвышению константинопольской, и дело, вообще, предоставлялось на усмотрение папы, а усмотрение папы в том и состояло, чтобы константинопольский патриарх не был возвышен.
Дальнейшая история отношений между Римом и Константинополем отличается тем же характером. Здесь выступает на сцену акакианская схизма. История этой схизмы окончилась, как известно, тем, что восточная церковь осудила ересь без вмешательства римской церкви и последняя восстановила с востоком общение. Торжество православия уже состоялось, когда приехали торжествовать это православие римские легаты (519 г.). Чего же они достигли? — унижения Константинополя. Они потребовали, чтобы были вычеркнуты из диптихов православные борцы, Евфимий и др., на том основании, что они преемствова-ли Акакию, и греки согласились, но опять по-своему. Отцы были вычеркнуты из диптихов, но были занесены в мартирологи, в святцы, и теперь чествуются как святые. И всегда было так. Когда с запада делались какие-либо требования, греки не думали об отпоре, а шли на компромисс. Адриан на VII вселенском соборе тоже отличился. Он поднял крик, требуя возвращения патримоний, отнятых у Рима императором, а также возбудил старый вопрос относительно титула οικουμενικός ("вселенский"), но греки и здесь не сделали возражений, а пропустили в греческом переводе посланий Адриана места с неудобными для прочтения на соборе требованиями.
Фотий доказал, что он создан из другого металла. Он был бы более прав перед историей, если бы сразу взял верный тон, но он сначала тоже держался традиционной политики. Но когда папа Николай занял твердое положение и притом, с его точки зрения, верное, когда он назвал Фотия λαϊκός ("мирянином") и νεόφυτος ("новообращенным"), Фотий понял, что теперь не время думать о компромиссах, а пора думать о борьбе. Правда, Фотий вступил на престол при жизни Игнатия. Но это обстоятельство не могло служить препятствием. Игнатий задним числом мог заявить о добровольном отказе. Но другой вопрос, когда Фотия называли мирянином и новообращенным. Еще на седьмом вселенском соборе против Тарасия римские легаты имели храбрость возражать, что он из мирян сразу был возведен в патриарха. История восточной церкви сложилась так, что подобные факты у нее встречались чаще, чем на западе, и она должна была отстаивать эту практику, но восточные уступили, и, по настоянию запада, было поставлено правило, чтобы не ставить патриархов из мирян. Но это правило обходилось. Так, например, Никифор был из мирян. При Фотии же этот вопрос был поставлен ребром. С канонической точки зрения Фотий ничего не мог^этветить папе; тогда он сам перешел в наступление и возбудил вопрос о неправильности римского учения о Св. Духе. Смелая манера Фотия и вообще его правление и попытка разделения церквей характерны принципиальной постановкой вопроса — именно, греческая церковь переходит в наступление, отвечает не поклонами, а ударами, и на западе это произвело сильное впечатление.
Таким образом, эпоха Фотия должна считаться поворотным пунктом в характере отношений между востоком и западом. Право усматривать именно здесь начало средневекового периода заключается в том, что перемена позиции восточной церкви в отношении западной, прежде оборонительной, с этого времени наступательной, совершилась при Фотии (867), причем догматическая разность (Filioque), как мотив для разделения, указана именно Фотием. Правда, самого разделения с западом в это время не состоялось, но уже определились стороны, по которым можно заключать, что церковная жизнь теперь потечет в новых границах. Что вскоре затем полемический тон изменился,— дело от этого нисколько не изменилось: после папы Иоанна VIII на престол папский вступали разные ничтожества, а когда вступило лицо достойное — Лев IX, произошел окончательный разрыв между церквами.
Если ставить вопрос о внешних границах церквей, то этот вопрос уже был разъяснен. Объем восточной церкви ко времени Фотия окончательно определился границами константинопольского патриархата. Но в то же время характерным обстоятельством является то, что это время было временем развития миссионерской деятельности святых Кирилла и Мефодия, которая представляет собой как бы выход восточной церкви из стесненного положения греческого патриархата.
На догматической почве, как было уже сказано, шестым вселенским собором заканчивается длинный спор христологичес-кий,— определен был догмат о двух волях. Затем наступает эпоха иконоборческая, которая, по-видимому, не имеет связи с предшествующей эпохой, и возникает вопрос: не следует ли шестой вселенский собор считать заканчивающим древнюю эпоху? Однако седьмой вселенский собор должен принадлежать еще древней эпохе. Но ко времени Фотия вопрос об ико-нопочитании должно считать законченным, и с этой стороны церковная жизнь ко времени Фотия получила совершенно определенную физиономию. Затем, пято-шестой Трулльский собор в правилах о дисциплине и обрядах имел огромное значение в истории греческой церкви; в них заметно является тенденция обособиться от других церквей и по обряду, и смотреть на чужие обряды как на нечто предосудительное. Здесь, на Трулльском соборе, нанесено было несколько ударов обрядам армянской церкви и задета римская церковь; была попытка возбудить вопрос о целибате. Таким образом, ко времени VII вселенского собора отношения между греческой церковью и западом и в этом отношении достаточно определились.
Дело Фотия само по себе, однако, не так радикально, чтобы считать его революционным. Если мы примем во внимание, как жила древняя церковь в общении с западом, то увидим, что это общение было довольно фиктивное: были частые перерывы в мире и общения было мало. Таким образом, чего-нибудь нового, радикального разделение церквей не принесло; греческая церковь продолжала жить, как и жила прежде, совершенно своеобразной жизнью; только теперь она получила нравственное право все притязания пап совершенно игнорировать.
Кроме разногласия о начале второго (средневекового) периода ученые не сходятся между собой и в годе, с какого начинается второй отдел первого периода. В сущности разделение первого периода на полупериоды ясно. Чтобы не заметить, что правление Константина В. составляет эпоху в церковной истории, нужно родиться слепым. Вопрос может касаться лишь более точного указания года в пределах времени Константина Великого. Выбор приходится делать между гг. 311, 313, 323 и 325. Обычно останавливаются на 313 г., времени издания миланского эдикта. 323 г., год победы Константина над Ликинием и утверждения единодержавия Константина, указывается (Kurtz, Zöckler) потому, что только теперь церковь фактически перестала быть ecclesia pressa, какой она оставалась на востоке подрежимом Ликиния. Но при Юлиане она опять была ecclesia pressa; следовательно, 323-й год с этой точки зрения не конец. 311 г., когда издан эдикт Галерия о веротерпимости, это, конечно, начало конца, но веротерпимость была дана довольно лукаво, de^invita voluntate, и могла быть взята назад без отмены эдикта 311 г. 313 г., время издания миланского эдикта, есть истинный принципиальный конец для положения ecclesia pressa, и, следовательно, надлежащее начало для второй половины первого периода.
Против такого деления возвышают, однако, голоса, не лишенные теоретических оснований. Во всяком случае, миланский эдикт лежит на периферии церковной жизни, касаясь только отношений церкви к государству и имея лишь преходящее значение. В последние годы своего царствования Константин В. в своих отношениях к церкви стоял не на почве миланского эдикта. Последний предоставлял лишь свободу вероисповеданиям, но не объявлял христианство государственною религиею. Но едва ли можно сомневаться в том, что Константин В. оставил своим детям империю с христианством как господствующею религиею. Поэтому некоторые полагают гранью первого полупериода 325 год, год первого вселенского собора (Wolff). 325-й год — дата строго церковная, однако по содержанию догматического спора — она приходится посредине триадоло-гической стадии, а рассматриваемая с внешней стороны (первый вселенский собор) она зависит от одной из предшествующих дат (политических). Первый вселенский собор имеет значение не только церковное, но и государственное; церковь знает о себе только как εκκλησία καθολική ("кафолическая церковь"), а не как οικουμένη (orbis terrarum, "вселенной"). Он, первый из вселенских соборов, начинает эпоху, но если иметь в виду его решения, то он только продолжает то, что дано предшествующим временем. Догматическое учение о Св. Троице рассматривалось еще в период до Константина В., а собор 325 года сказал свое слово по этому догматическому вопросу так, что никейский ответ нельзя считать окончательным. То обстоятельство, что наша церковь имеет не Никейский, а так называемый Никео-Царе-градский символ, показывает, что потребовалась новая редакция того же изложения, чтобы этот самый вопрос получил свою окончательную догматическую обрисовку. Таким образом, предлагаемая дата нисколько не удобнее, чем дата 313 года.
Апостольский период я не считаю относящимся к церковной истории. О нем можно говорить или очень много, чтобы осветить надлежаще каждую сторону и каждый вопрос в этом периоде христианской истории, или же очень мало. В первом случае нарушена будет равномерность и пропорциональность в изложении истории; во втором — получится вообще неудовлетворительное и неясное изложение важнейших событий нашей истории. Притом надо признаться, что Св. Писание иногда весьма мало освещает историческую обстановку: для того, например, чтобы узнать положение таких мелких единиц, как ко-лоссяне, нет в Св. Писании достаточных данных; довольствоваться же одними общими выводами значило бы дать слишком сжатое и бесцветное изложение.
Митрополит Филарет относит этот период к библейской истории, и это справедливо по многим основаниям. Церковная история и без того имеет много своего материала. Кроме того, библейская история имеет своим источником богодухновенные книги, в содержание которых мы веруем; вследствие этого мы лишаемся права ставить критическое исследование источников библейской истории с такою же свободою, как исследование источников позднейшей истории. Предмет библейской истории совершенно особый и имеет особое значение. Апостольский период в особенности отличается от тех, которыми занимается церковная история, тем, что вопросы, которыми занимались в этот период, имели принципиальное значение, и решение их было бесповоротно. Мы так привыкли принимать результат этих решений как данное, что коренная важность самых вопросов ускользает от нашего внимания. Например, решение апостольского собора по вопросу о том, обязательны или нет иудейские обряды в приложении к христианам из язычников, отвечает на поставленный историей вопрос о том, быть ли христианству самостоятельной всемирной религией или присоединиться к иудейским сектам. С другой стороны, те пункты, которыми апостольский период примыкает к другим церковным периодам, могут быть поняты лишь* при освещении церковной истории. Например, как бы мы ни старались на основании только Св. Писания восстановить образ иерархического устройства апостольской церкви, мы непременно должны принять во внимание те результаты, которые представляет последующая церковная история, и при свете ее созерцать его. Таким образом, канву для этой/работы мы берем из церковной истории, а не наоборот. Протестантские ученые, которые не желают делать этого заимствования, представляют административный иерархический строй апостольского времени — по собственному произволу. Отсюда понятно, почему новозаветная история занимает треть курса в протестантских учебниках по церковной истории.
Таким образом, апостольский период представляется очень важным, так что если заниматься им, то пришлось бы заниматься очень долго. Затем, апостольский период тесно связан с библейской историей, ибо пользуется одним источником, исключающим какую-либо корректуру, так как здесь мы сталкиваемся с такими вопросами, с которыми сами апостолы покончили навсегда. Вот почему при изложении церковной истории мы считаем своей задачей изложение только таких событий, которые не имеют места в Библии.
